Ваше детство пришлось на героические времена: покорение космоса, полёт Гагарина. Многие тогда мечтали пойти по его стопам. А Вы?
«Ну, уже не совсем детство: когда Гагарин полетел, мне двенадцать лет было. И космонавтом быть хотел — хотя уже понимал, что это недостижимая мечта… Немного раньше, в 1957 году — помню, я очень переживал, что спутник запустили не 5 октября, в мой день рождения, а 4-го, на день раньше. Какое безобразие: со мной не посоветовались! И до сих пор переживаю (смеётся). А если серьёзно — конечно, как и любой нормальный советский ребёнок, хотел стать лётчиком. Увлекался астрономией, мечтал наблюдать за звёздами и всерьёз думал стать астрономом. Жаль, что в нашей специальной музыкальной школе астрономию не преподавали… Вообще, если бы всё сложилось немного по-другому — мог бы пойти и в техническую сферу. И вообще я человек, в принципе, «технический». Мой родной брат — кибернетик по специальности — говорил: «Серёжа, из тебя вышел бы нормальный, хороший инженер, а ты занимаешься не пойми чем!»
А как же Вы стали дирижёром? Ведь это профессия, скажем так, не самая распространённая?
«Вообще, семья у меня очень музыкальная: много пели, и за столом , и в хоре.. Так что вопрос, заниматься или не заниматься музыкой, даже не стоял. Сначала попал в районную музыкальную школу, в класс фортепиано. Потом решили, что лучше будет перейти в более «продвинутую» центральную школу. Прослушивание я прошёл, но места были только в хоре мальчиков. А там пока голос не «ломается» — поёшь, а потом учишься дирижировать. Вот это, собственно, и стало первым важным шагом в профессию. Потом — консерватория… Ну, и плюс Харьков, где я родился и вырос, в то время был очень музыкальными городом, культурная жизнь, что называется, «била ключом». Практически все советские дирижёры и музыканты с мировым именем здесь выступали: Хачатурян, Турчак, Рахлин, Стасевич, Рихтер, Ойстрах, Коган, Башкиров! Будущего своего профессора — Лео Гинзбурга я здесь впервые увидел за пультом».
Сколько у Вас дирижёрских палочек?
«Не считал, боюсь, что собьюсь…. Но много. Я уже много лет пользуюсь одной и той же, купленной в Зальцбурге. Это тридцатисантиметровая карбоновая модель с пробковой ручкой. Самый идеальный вариант — лёгкая, удобная, не ломается».
На каких инструментах Вы умеете играть?
«Сейчас, пожалуй, только на фортепиано. В школе и консерватории это был обязательный инструмент. И играл очень неплохо: в том числе и потому, что один из харьковских ещё педагогов сказал, что «...он никогда не сможет нормально играть на фортепиано». А мне такие вещи лучше не говорить. Я, что называется, «упёрся» и начал заниматься очень серьёзно: в аспирантуру поступал с «Голубой рапсодией» Гершвина. А в молодости играл практически на всех ударных».
Какое самое сложное произведение, которым Вам пришлось дирижировать?
«Пожалуй, «Весна священная» Стравинского. Из недавнего — «Девять шагов к преображению» Эдуарда Артемьева».
А кто Ваш любимый композитор?
«Конечно, Моцарт. Он абсолютно всеобъемлющ!».
Есть работа, а есть свободное время. Какую музыку Вы слушаете дома, с семьей или друзьями?
«Вот, например, в машине у меня постоянно играет «Радио Jazz». Знаете, по-моему, сейчас эстрады как таковой практически и не осталось. Вместо неё, к сожалению — очень дешёвая, похабная попса… Так что стараюсь не засорять голову».
Про Жуковский симфонический оркестр часто говорят, что он уникальный, единственный в Московской области и не только. Чем именно?
«Во-первых, существуют понятия: «полный» и «неполный» оркестр. Полный, или оркестр полного состава — тот, у которого есть полный набор необходимых инструментов и музыкантов. Жуковский оркестр — полный. Насколько я знаю, таких коллективов в Подмосковье больше нет. И даже исполнителей на редких инструментах — например, бас-кларнете или саксофоне — мы всегда имеем возможность пригласить. Во-вторых, уровень. Мы сыграли уже очень много, например, Вторую и Третью симфонии Рахманинова, его «Симфонические танцы», и все симфонии Чайковского, почти всё – Бетховена и Брамса… То есть Жуковский оркестр — это оркестр такого уровня, который уже может сыграть практически всё и которым можно гордиться!».
Существует мнение, что дирижирование оркестром в чём-то сродни работе бригады рабочих или строителей. Поэтому дирижёр с музыкантами общается, скажем так, не вполне «высоким штилем».
«Начнём с того, что бригадиры разные бывают. Некоторые, например, говорят: «Не соблаговолите ли Вы взять вот эти прекрасные доски и перенести их во-он туда?». Вот так же и дирижёры (улыбается)… На самом деле грубость давным-давно осталась в прошлом: ни один приличный музыкант не потерпит такого обращения с собой. Сейчас никто не станет работать с дирижёрами вроде Тосканини, который действительно в выражениях не стеснялся. Задача дирижёра — не наорать, не запугать, а «зажечь» музыкантов своими идеями, доказать, что то, что он хочет — это совпадает с желаниями самих исполнителей. И что будет тот результат, который понравится всем. Это — самое сложное».
Чего бы Вы пожелали нашим читателям?
«Всего самого лучшего: здоровья, счастья, удачи, творческих достижений. Мирного неба над головой. А ещё — определённости и стабильности: когда мы жили в Советском союзе, у нас у всех была абсолютная уверенность в завтрашнем дне. По которой лично я немного скучаю».
